ДРУГОЙ: ПРИСУТСТВИЕ/ОТСУТСТВИЕ
В основании любой персональной идентичности находится Другой - эта идея уже не нуждается в доказательствах, однако, потенциал этой находки может быть недостаточно раскрыт, если рассматривать его только как утверждение о том, что человек является функцией отношений. Этот кажется очевидным - я тот, кем меня научили быть. Мы, однако, помним, что субъект значительно превосходит измерение Я - поэтому нам важно понять, как Другой присутствует там, где Я никогда не окажется.
Мы можем рассмотреть этот вопрос с различных психоаналитических перспектив. Например, статус Другого можно описать через дихотомию “присутствие отсутствия” и “отсутствие присутствия”. Второй вариант предполагает исчезновение объекта, которое запускает необходимость психической работы по его символизации и, тем самым, закладывает фундамент для психики - поскольку, если объект присутствует все время, нет никакой необходимости в его замещении репрезентациями. Запрет на отделение от объекта приводит к длящемуся инцестуозному соблазнению, которое, в свою очередь препятствует символизации так, что субъект обращается с символами, как с настоящими предметами, а слова использует как действие.
То есть, при хорошем варианте развития этого сценария мы получаем невротика, который потерял доступ к наслаждению от нахождения в симбиозе с материнским объектом, приобретя вместо этого систему замещающих удовлетворений. При плохом - мы получаем остановку психического развития, поскольку ребенок, по сути, остается нарциссическим органом матери. Ну, и разумеется, хорошая символизация отсутствия возможна только при достаточно надежном опыте предшествующих удовлетворений, когда мать возвращалась и подтверждала, что магия символического работает.
Когда подобного опыта хорошего удовлетворения было совсем немного, разворачивается следующая конструкция - “присутствие отсутствия”.
Эту конъюнктуру подробно описал Андрэ Грин в концепции “мертвой матери” - если объект оказывается эмоционально опустошенным и не способным дать опыт надежного и наполняющего присутствия, ребенок интроецирует эту пустоту - то есть, наполняется опытом мертвенности, нуждаемости и неутоляемого голода. Вокруг этой структурной сердцевины могут формироваться различные защиты, в том числе и маниакальные. Проблема состоит в том, что разнообразные нарциссические защиты хоть и способны дать ощущение убежища, остаются заимствованными и имитационными.
Другими словами, символ может быть или крепко связан с конкретным присутствием или оказываться подвешенным в воздухе и не наполненным никаким присутствием вообще.
“Просто несчастный” невротик располагается где-то посредине - между жестким детерминированием и пугающей свободой; между переполняющей наполненностью и растворяющей пустотой. То есть, Другой в данном способе его концептуализации, оказывается не столько поставщиком символов, сколько средой окружения, задающей статус символического и его вес в структуре субъективного.
Но это, разумеется, не все. В обоих примерах Другой присутствует на до-эгологическом уровне, то есть, определяет не содержание психического, но способность психики к продукции и обращению со своими феноменами. Лакановская оптика углубляет это измерение, делая акцент не столько на проблемах индивида, который страдает от того, что его психика работает плохо, сколько на том, что сама психика, порожденная Другим, является самой существенной проблемой. Этот взгляд напоминает буддийское представление о страдание - человеческое существо страдает не от плохого, а от стремления плохое избежать, поскольку в том месте, где плохое отделяется от хорошего, появляется Я и от него уже крайне сложно избавиться.
Итак, Другой присутствует в жизни индивида как несхватываемая рефлексией причина любого желания и движения души. Другой это след на песке, который оставила на песке навсегда исчезнувшая из индивидуальной истории нога и все, чем бы этот след не наполнялся, будет иметь контуры этого отпечатка. Собственно, психика появляется вместе с этой утратой, но далее, в своем индивидуальном развитии, пытается вернуться назад, чтобы отменить это травматическое событие.
Нет никакого сомнения в том, что сепарация является травмой - в потерянный рай, во всемогущество и всеобщность, можно попасть только по одной тропинке, которая в силу этой ограниченности, уже никуда не ведет. Эта форма отсутствия по сути повторяет описанную выше работу горя при потере объекта, с той лишь разницей, что это фундаментальное отсутствие нельзя присвоить как символ - нечто всегда ускользает от называния, запуская тем самым навязчивое повторение и удвоение субъективного мира, а не его трансформацию.
Это отсутствие, с одной стороны, порождает тупик, который, с точки зрения здравого смысла является вовсе не тупиком, но свободным движением к горизонту. Вспомнив, однако же, что все, куда бы ни падал наш взгляд, несет в себе эхо сепарационной травмы, наш энтузиазм в отношении свободы может значительно уменьшиться. Весь горизонт оказывается всего лишь изображением камина, нанесенного на стену напротив. Но для того, чтобы усомниться в реальности горизонта, необходимо проделать огромную психическую работу. Она, по сути направлена на разидентификацию с Я, поскольку горизонт как реальность существует только в этом воображаемом пространстве.
С другой стороны, это отсутствие закладывает возможность побега из тупика, который этим отсутствием создается. Отсутствие или, как сказал бы Лакан, ничье место, оказывается такой позицией, из которой горизонт превращается в камин, а также во все остальное. Отсутствие это остров Фиджи, место, на противоположной стороне земного круга, куда направляется Труман, чтобы вырваться из дурной бесконечности на свободу.
Таким образом, Другой как отсутствие, согласно логике Лакана, создает в самой сердцевине субъекта травматическую нехватку собственного бытия. Отцовская функция в ходе прохождения эдипального конфликта сначала вырывает ребенка из воображаемой идентификации с матерью, а затем, подставляет вместо себя метафору, приводя к идентификации символической. И здесь мы наблюдаем важнейшую экзистенциальную развилку, которая, правда, становится видна только в ходе психоаналитического лечения.
Первый путь ведет к отчаянной борьбе против этой нехватки - если придавать происходящему окончательный смысл, зазор между бытием и сущим можно прикрыть кажущейся полнотой системы означающих. Этот путь снижает тревогу и приписан к субъекту по умолчанию. Второй путь противоположный - стать прозрачным на пути желания, на заполнять отсутствие воображаемой формой, которая обретает свое присутствие и говорит собственным языком субъекта, как будто он не принадлежит самому себе, а управляется изнутри анонимной говорящей машиной.
#декабрьскиетезисы #пацанычиталилаканаярядомстоялпросто